Седой журналист
Рассказ
— Теряем Россию, Саша!
С этой эмоциональной фразой Иван позвонил сегодняшним утром своему знакомому пожилому журналисту.
Седой журналист Александр Иванович профессионально воспринял эмоции приятеля. Молча записал в блокнот брошенную фразу. С нее он хотел начать свой обыденный рабочий материал.
Александр Иванович уже много лет старается смотреть на мир «профессионально». Как бы с точки зрения «забойности», привлекательности будущего газетного текста. У него была хорошая школа. Еще в советское время он поработал корреспондентом ТАСС.
В ТАСС порой за двадцать минут нужно было дать материал мирового уровня. Те, кто трудился там, в дальнейшем неплохо продолжили свое профессиональное бытие. Все были при журналистском или писательском деле. Кто остался за рубежом, кто в Москве, в Питере. Пожалуй, один Александр Иванович из всех своих бывших коллег, оказался где-то на краю России. На берегу бухты с византийским названием.
Четверть века он живет во Владивостоке. Вдыхает морские туманы и смотрит на сине-розовые океанские горизонты. Во Владивостоке родился сын. Петру уже исполнилось пятнадцать. Мальчик готовился поступать в Московский университет. На журфак, который окончил в восемьдесят третьем году отец.
— Пап, сегодня меня не будет, я у Виктора останусь, — Петр своим телефонным звонком уведомил отца, что останется ночевать у друзей-студентов из университета на острове Русский.
…День независимости России от своих корней и традиций. Это такой новый выходной день, в который не все понимают, чему нужно радоваться и что праздновать. Примерно в таком духе рассуждал Александр Иванович. Он, конечно, любил Россию. Поэтому двенадцатое июня вызывало в нем смешанные чувства. Профессиональное начало сподвигло его на поездку в центр города. На площадь, где собирались казаки и митингующие. Надо было увидеть все самому. Чтобы подготовить текст для «Известий». Еще по советской привычке Александр Иванович неплохо относился к этой центральной газете. Тем более, что его однокурсник и старый московский приятель возглавлял там отдел политики.
Звонок сыну остался без ответа. Это не вызвало волнений. Петр – мальчик самостоятельный, скоро у него начнется взрослая жизнь в Москве. Пусть учится жить…
Супруга Александра Ивановича уже давно научилась жить самостоятельно. У нее был, как стало принято говорить в последнее время, «свой бизнес». Несколько небольших ресторанов и салонов красоты. С утра жена укатила на своем белом «Лексусе» на встречу с партнерами по бизнесу, оставив на столовой салфетке записку: «Буду после десяти. Люблю, целую». Такая картина была вполне привычной и, в общем-то, не расстраивала профессионального журналиста Александра Ивановича. Он сам очень ценил то, что называл свободой и старался не ограничивать эту свободу у других. Его жена в полноте пользовалась предоставленными «правами и возможностями», будучи еще более свободолюбивой, чем ее супруг.
Солнце заливало океан, небо и разбитые дороги Владивостока. Парковка у «белого дома» забита машинами. Александр Иванович нашел чуть ли ни единственное свободное место, куда втиснул свою небольшую черную «Хонду».
Ароматы жасмина и амурской черемухи в тайге. Бурные перекаты и радужные хариусы… Все это могло быть сегодня у него. И вот эти митинги, оппозиции, навальные…
Конечно, Навального всерьез никто в кругу Александра Ивановича не воспринимал. Говорить или писать о нем считалось бы дурным тоном в профессиональной журналистской среде Владивостока. Хотя эта профессиональная среда почти совсем оскудела за последние лет десять. Тех, кто писал всякую пошлятину, по принципу, «что вижу, то и пою» становилось все больше. А вот журналистика почти исчезла…
Редкие группы школьников и ребят постарше «тусовались» на площади. Каменный красноармеец гордо стоял застывшим лицом к сверкающей в солнечной синеве бухте Золотой Рог. Он вглядывался вдаль океана, словно выискивал там что-то подозрительное. Хотя подозрительное находилось за его спиной. Из глубины Океанского проспекта в спину красноармейцу высокомерно смотрел бронзовый моряк торгового флота, только что вернувшийся с рейса. Фигура моряка из семидесятых в джинсах с понятым для остановки такси большим пальцем, была установлена всего несколько лет назад. Александру Ивановичу не нравился этот бронзовый моряк.
— Кому поставили памятник? Спекулянту и фарцовщику, — возмущался Александр Иванович. Но в газетах об этом не писал, опасаясь стать непопулярным у читателей.
Разноцветная молодежь жиденькими группками с плакатами бессмысленно бродила по нагретой июньским солнцем площади города. Сильно накрашенные девочки и странные мальчики, очень похожие на девочек. «Что-то в них не так» — мелькнуло в голове. Утомленные летним солнцем полицейские маялись. Телекамеры и те, кто именовал себя журналистами, ждали событий.
«Писать явно не о чем. Зря приехал. Хотел же на рыбалку. Так и надо было» — досадовал про себя Александр Иванович, глядя уже не на людей, а на синие сопки острова Русский.
Пришла смска от сына. Смысл сообщения Александр Иванович осознавал очень медленно. Хотя сердце уже билось громко и часто от резкого приступа тревоги.
«Меня арестовали. Везут по Светланской. Куда не знаю. Помоги»
Жена на звонки не отвечала. Через пять минут от нее пришла смс: «Занята. Наберу сама. Целую»
У Александра Ивановича было много полезных знакомств в городе, да и по всей России. Но сейчас он растерялся. Не знал, кому звонить. И даже не связывал арест сына с митингами. Он попытался звонить сыну, но телефон уже был заблокирован. Написал смс жене. Ответа не было. Похоже, смс она не увидела, вероятно, слишком была увлечена своей свободной жизнью.
Тут вспомнилось, что недавно один авторитетный депутат благодарил за жизнеутверждающие статьи и предлагал свою помощь, если понадобится. Александр Иванович набрал номер депутата.
— Слушаю, — коротко и сурово ответили в трубку.
— Альберт Иосифович, здравствуйте! Это журналист Александр Иванович. С Праздником Вас! Тут у меня неприятности. Сына ни за что, случайно, по ошибке арестовали. Очень прошу Вас помочь. Я сейчас даже не знаю, где он.
— Альберт Иосифович сейчас занят. Наберите ему завтра в приемную, — сухо ответили в трубку и отключились.
Еще несколько звонков разным «полезным» людям оказались совершенно «пустыми». Митингующие постепенно уходили с площади. Молодежь незаметно исчезла. Оцепление сняли. Солнце ослепительное. Бухта Золотой Рог. Корабли. Шум со Светланской, каменные «борцы за власть советов» и редкие прохожие.
Одиночество. Тяжелое чувство. Беспомощность и «никомуненужность». «Нет, конечно, я нужен сейчас сыну. И ему нужна моя помощь». Но Александр Иванович почему-то совершенно растерялся. И резкое внезапное острое чувство одиночества. И еще одно чувство – любовь к своему ребенку.
Казалось, они жили вполне благополучно. Никаких особых потрясений. Все в порядке с деньгами. Жена в этом отношении все обеспечила. Петр чаще радовал и мало чем огорчал родителей. Так казалось Александру Ивановичу, жившему в семье, где каждый был увлечен своей жизнью и считал, что у них все прекрасно, как в «цивилизованном европейском обществе».
«Господи, помилуй» — как-то само собой крутилось в голове. Александр Иванович вспомнил слова Ивана, который возбужденно и с надрывом произнес накануне по телефону: «Теряем Россию!». — Эпатажная фраза, не более, — подумалось тогда.
«Не будет сейчас толка от Ивана» — подумал, набирая его номер. Александр Иванович уже больше часа стоял на площади возле этих «борцов за власть советов», уткнувшись в телефон и время от времени поднося его к уху.
— Саш, привет! – радостно ответил Иван.
— Вань, у меня сына арестовали…
— Надо молиться. И отпустят.
— Вань, что ты говоришь!? Я уже депутатам звонил, замначальника УВД, вице-губернатору…
— Саша, пошли они твои депутаты продажные! Никому кроме Бога мы не нужны! Нам теперь всем молиться надо. И за детей своих, и за Россию. Детей теряем, Саша! Россию теряем!
Александр Иванович молча отключил телефон. Бредя в своих тяжелых мыслях по площади, он оказался у серых стен строящегося Спасо-Преображенского собора. Когда-то Александр Иванович писал, что собор не так уж и нужен городу, что и так тесно и некуда машины парковать. Позднее стал думать, что, все-таки еще до революции собирались этот храм построить. И с бухты он очень красиво бы смотрелся…
Временный храм строящегося собора тесный.
— Спокойнее как-то здесь, — подумалось, — Да, может быть, ничего страшного не произошло, может быть, все уладится…
Тревога чуть стихла, но все равно не оставляла.
— Мать, а кому молиться за детей своих? Какому святому? – Александр Иванович помнил, что какие-то конкретные святые помогают, когда что-то случается с детьми.
— Да, Вы Богу помолитесь, — ответила тихая пожилая женщина в платке за свечным ящиком.
— Да, да…
Он встал, поднял глаза к иконостасу.
— Кому мы нужны, кроме Бога? Да, мать? – с горечью обратился к женщине у свечного ящика.
Медовый запах свечей, жасминовый привкус ладана и долетавшая сюда с океана в открытое окно влажная свежесть. В храме никого, кроме женщины в платке и Александра Ивановича. Как-то внезапно почувствовал он всю глупость и пустоту собственной жизни. В мгновение все показалось пустым, ничтожным. Журналистские статейки, бытовые хлопоты и благоустройство собственной жизни, признание читателей, отношения с женой, которой, по сути, не было в семье… Важным и сладостным было появляющееся чувство чего-то еще не очень понятного, нового. Это чувство света в сердце. Свет как будто солнечный, только иной.
Александру Ивановичу некого было стесняться. Да, он и не думал об этом. Как-то неказисто встал на колени. Седой крупный мужчина в серебристом костюме.
— Господи, помоги моему сыну Петру! Господи, помоги мне! Господи, помоги!
— У Вас телефон звонит, — окликнула Александра Ивановича женщина в платке. Телефон звонил долго, играя какой-то латинской мелодией на весь храм. Так неуместна была здесь эта музыка, так вызывающе громка. Но Александр Иванович не слышал ее, пока его настойчиво не окликнули.
Он увидел, что это вызов от Петра. Суетливо, стараясь быстрее, нажал кнопку.
— Папа, все нормально. Меня отпустили только что. Ты где? Я к тебе иду…
Игорь Романов