– Прости, но я никаких интервью не даю…

– И правильно делаешь. Давай просто поговорим. Давно не виделись. Считай, что я твой попутчик в поезде. Поговорим по душам и выйдем на разных станциях.

– Ну, давай.

– Начнем с детства. Расскажи о нем. Из какой ты семьи?

– Отец у меня был главным редактором Свердловской киностудии. Он сибиряк. Родился в деревне. Через комсомол стал замредактора газеты «На смену». Потом главным редактором. А мама родилась в Чите. Она закончила школу с золотой медалью и поехала в Ленинград. А у нее подружка поступила в институт в Свердловске. Она остановилась у подружки. И познакомилась с папой, и никуда дальше не поехала. Вот так я и получился.

– А чему самому важному ты научился от своих родителей?

– Отец не воровал. Всегда жил на одну зарплату. Хотя мог писать сценарии под чужим именем и зарабатывать большие деньги. А мама была директором института курортологии и физиотерапии. И тоже ничего, кроме зарплаты. Мы жили очень скромно. Всей семьей лепили пельмени и квасили капусту. Мои дети очень любят пельмени. А я не люблю. И капусту квашеную не люблю. Голодно было тогда в Свердловске. Квасили целую бочку, ставили в гараж к соседу и ели целую зиму.

– Ты пришел в кинематограф благодаря отцу?

– Нет. Я играл в хоккей и в футбол во дворе, и мне было абсолютно все равно, кем я буду. У нас была школа английская, и я неплохо знал язык. Поступил в Иняз в Нижнем Новгороде. Но уже с третьего курса точно знал, что буду что-нибудь делать в кино. Начал писать рассказы. В 1980 году поехал в Англию, написал там свои зарисовки, из-за которых меня на курсы взяли…

– На какие курсы?

– На высшие режиссерские. Но я уже пять лет ассистентом режиссера отработал. Мой рассказ «Здравствуй, бабушка» всем понравился…

– О чем он?

– Бабушка поехала к сыну в Лондон с двумя мешками. Ее никто не встретил, она стоит с мешками… И не понимает, что делать. Языков она не знает.

– Русская бабушка?

– Русская. Или белорусская, не знаю. Но наша. Я не мог ей помочь, нас встретили и сразу увезли…

– Тема одиночества у тебя проходит через все фильмы…

– Это правда. Каждый человек одинок в этом мире. А кто может помочь? Только друзья или семья… Вот у меня, например, есть друг Сергей Сельянов, продюсер всех моих фильмов. Я знаю, что на него всегда могу положиться, что бы ни случилось. Он не только потрясающий продюсер. Но и замечательный друг.

– А какой должна быть семья?

– Семья должна быть хорошей.

– А что это значит?

– Это значит, что люди должны любить друг друга. Даже если друг или жена что-нибудь сделают нехорошее, нужно простить. Перетерпеть. Мы с женой 12 лет прожили вместе. У нас дети общие. Это главное. А на обиды – тьфу! Я это особенно почувствовал в Америке. У меня товарищ живет в Нью-Йорке, Вадик, с которым мы учились вместе. Он там простой водила… Я приехал к нему, говорю – Вадька, бросай работу, поехали Америку смотреть… Я хочу кино здесь снять. Ну, поехали. Взяли машину напрокат, заехали к моему другу Майклу Минису, который теперь живет в Петербурге на Васильевском, а в Филадельфии у него очень богатая семья… Взяли его с собой и поехали через всю Америку. Этот маршрут мы повторили потом в фильме «Брат-2». Сморим на одно и то же – Вадим говорит: «Какое уродство!», а Майкл говорит: «Это здорово!» И наоборот. Понимаешь? Что одному – красота, другому – кошмар. Мы абсолютно по-разному видим мир. И на стыке русского понимания и американского мы сделали фильм. А теперь вот на таком стыке я хочу сделать фильм о России. Посмотреть на Россию глазами американца.

– А почему этот американец в Петербурге живет?

– Он женился на очень хорошей девушке. У них дочка замечательная. Они счастливы. Он учит русский язык и нам помогает. Мне хочется снять кино, как американец, который был там крутой по всем статьям, приехал к нам и превратился в бомжа. И стал счастливым человеком.

– Да… Русские бандиты, американский бомж… Почему у тебя проблемы решаются в бандитской стилистике?

– А потому, что в России многие так живут. Эта стилистика воспринимается сегодняшней молодежью, как никакая другая.

– Но это не значит, что они правы.

– Абсолютно не значит. Я уверен, что она неверна. Но одно дело – идеология, а другое – кино. Люди смотрят и думают каждый по-своему. Один думает – вот какая крутая жизнь. А другой – какой ужас! Разве можно так жить?

– А как прикажешь относиться к твоему Даниле Бодрову? Он симпатичен, говорит какие-то правильные вещи, рискуя собственной жизнью, помогает другу. При этом хладнокровно убивает «уродов». Кого надо – убью, а потом в баньке попарюсь…

– Не знаю. Я выбрал некую форму условности. И на этом уровне и работал. Если бы я снимал кино про какого-то святого, то это бы было совсем другое кино. Идея была в контрапункте, в этом, как бы, перевертыше. Губошлеп с открытым чистым взглядом. И вот, как он живет, вот, как борется за справедливость.

– Одним словом, Робин Гуд. Боюсь, что найдутся дяди, которые из таких вот вольных стрелков захотят сделать сводный отряд Павок Корчагиных. Не худо бы нам, симпатичным губошлепам, определиться, наконец, с нравственными ориентирами…

– Зритель сам должен определить, герой он или антигерой.

– Прости за занудство. Все-таки никто не отменял нравственность. Кино и телевидение, правда, делают все для того, чтобы человек о ней забыл.

– Я об этом никогда не забываю, но в своих фильмах не давлю на зрителя. Пусть сам разберется. А что касается меня, то я живу по христианским заповедям. Во всяком случае, стараюсь… Я человек православный, хотя и из коммунистической семьи.

– А как ты пришел к вере?

– Я снимал фильм «Счастливые дни» и в Никольском соборе пошел и покрестился. Мне всегда не хватало чего-то… Когда я это сделал, у меня как-то ум раскрылся… С душой что-то произошло. Я, конечно, долго готовился к этому, когда учился на высших курсах. Через «Мастера и Маргариту», между прочим, подошел к Евангелию. Я прочитал сначала Булгакова, а потом Евангелие. И понял, насколько Евангелие мощная и сильная книга.

— А как ты полагаешь, что такое национальная идея? Есть ли она в России?

– Для меня – есть. А вот политика центральная отказалась от нее. Я был сейчас в Иркутске. Там чеченцы рулят вовсю. Держат игорный бизнес. Что хотят, то и делают. Их наши парни боятся. Они кому надо отстегнут, у них все куплено. Китайцы ресторанным бизнесом заправляют и торговлей. А нашим людям места нет. Алюминий или бумагу варить – вот их место. А в школу пойди, у учителей ни зарплаты, ничего. Дети как учатся… В Питере в этом плане гораздо лучше. А там, на востоке, где Россия настоящая, русским нет места.

– Что же делать?

– Когда мы сами пускаем на нашу территорию людей с абсолютно другим сознанием, а оно более рациональное, более сильное, им легче все завоевать. И они завоевывают. Это люди другой структуры. Они другие. Они так устроены. С ними бесполезно говорить. Не договоришься. Перехитрят. Их пускать нельзя. Они победят нас.

– А что же делать?

– Либо сдаваться, либо гнать их отсюда по закону. А по закону никто этого не сделает…

– Расскажи немного о Сергее Бодрове. Как ты с ним познакомился?

– На фестивале. Он был на Кинотавре с фильмом своего отца «Кавказский пленник». Фильм неплохой, но мне не понравился, мне понравился Сережа… Был банкет после фильма, я подошел, говорю: давай с тобой кино вместе сделаем. – «Давай». Я сказал, что денег не будет. Ничего не будет. Я снимал любительское кино. Он на это сразу согласился. Я обрадовался и понял, что классный человек, и после этого мы уже сидели и не говорили об этом, а просто разговаривали, как старые приятели.

– Как ты думаешь, ему уютно было в передаче «Последний герой», про необитаемый остров?

– Нет, ему было очень плохо. Он не хотел туда идти, просто он дружил с Сашей Любимовым и не мог ему отказать. Это же американская программа или какая-то… лицензионная.

– Его не смущало, что он провоцировал людей вести себя так, как они там себя вели, и то, что они реконструировали какой-то страшный обряд с идолами?

– Я не смотрел ее, просто знаю, что, когда он приехал, плевался страшно и сказал, что больше никогда в этом участвовать не будет.

– А в фильме «Война» что за метафору ты пытался создать?

– Никакой метафоры там нет, а хотел показать то, что показал. Это правда. У меня нет никакого подтекста, потому что если что-то начнешь выдумывать, то сразу получается ерунда.

– И все-таки, почему ты решил сделать фильм о войне? Ясно, что это поиск ответов на вопрос «что же происходит в России?»

– Знаешь, я увидел отрезанные головы людей, стоящие на снегу, которые показали по телевизору. Я растерялся. Просто глазам не поверил… Я встретился с ребятами, которые у чеченцев сидели в ямах. Я не собирался про это писать… Сценарий долго не получался. Раньше я писал раз-два – и готово. А «Война» был самый тяжелый.

– Ты часто ездишь на фестивали. Что это тебе дает?

– Раньше я ездил на фестивали очень много. Мне было интересно. А теперь не интересно. Езжу на «Кинотавр», потому что там все друзья встречаются, в Канны или в Берлин, если пригласят. Но мне вообще заграница сейчас не интересна. Мне интересно на восток поехать. В Иркутск или куда-нибудь, в Норильск.

– А кого из своих коллег считаешь единомышленниками?

– Мне нравится Саша Рогожкин. Режиссер очень хороший. А из монстров старой гвардии мне Мельников нравится, который «Начальника Чукотки» снял. Историческое кино делает качественно очень. Культурное приличное кино. Мне вообще в нашем кино больше нравится, чем не нравится.

– А в чем специфика национального кинематографа?

– В том, что он снимает на русском языке. Вот я, например, сейчас собираюсь снять наполовину на русском языке, а наполовину на английском. Но это будет абсолютно русское кино.

– На русском языке очень много антирусского снимается.

– Не в этом дело. Что такое национальное? Нация – это язык. Пока ты говоришь на русском языке, ты будешь русским человеком.

– А как быть с теми, кто говорит по-русски, а все русское ненавидит?

– Чего о них говорить… Главное – это духовное устроение человека. Ощущение себя по-настоящему русским дает Православие. Мы должны правильно славить Бога. Во вторую очередь – это любовь к земле своей, понимание себя как человека, крепко стоящего на своей земле и готового ее защитить…

– Может быть, об этом снимешь кино?

– Даст Бог – сниму.