Вам не слышен ветер с Океана?..

Капли часто бьют и шлепают по залитому водой окну. Еще часа три назад хотел выйти на пирс. Клюет красноперка, и вздумалось половить ее удочкой при свете фонарей. Повременил, и правильно – небо и океан начали обливать Владивосток и все приморское побережье дождевой водой. Волны как будто захлестывают наш подоконник – так много воды и влажных ароматов моря. Воздух на вкус – как океан.

Почему сразу не пошел рыбачить? Тут ведь рядом, пять минут до пирса. Да вот, пока пили чай, вспомнился разговор с русским писателем Андреем Хвалиным — нашим дальневосточником, а теперь уж лет тридцать — москвичом. Он говорил мне о малоизвестном сегодня поэте Павле Васильеве.

Павла Васильева расстреляли в 1937 году, и его имя закрылось какой-то тайной. Он был молодым и очень талантливым поэтом. Современники ставили его в один ряд с Сергеем Есениным. Он писал о Руси, о казачестве, о «развеселой», разгульной жизни и о трагедии нашего русского народа.

У него более десяти мощных поэм, много прекрасных, выдающихся стихов. Писать начинал еще во Владивостоке, где немного пожил в юности, намеревался поступать в Дальневосточный университет.

Вот строки, написанные в 1932 году:

Я сегодня спокоен,

ты меня не тревожь,

Легким, веселым шагом

ходит по саду дождь,

Он обрывает листья

в горницах сентября.

Ветер за синим морем,

и далеко заря.

Это, конечно, далеко не самые главные его строки. Они написаны за пять лет до гибели… Молодой, влюбленный в привольную Русь, Павел Васильев вдохнул воздух степей родного Павлодара, где появился на свет в 1909 году. И дышал он еще в своей недолгой яркой жизни Иртышом, Тихим океаном и Москвой…

Из поселка Зайсан близ Павлодара – сейчас Казахстан – в юности Павел Васильев оказался во Владивостоке. Здесь, в наших местах, Господь питал и испытывал его душу у вольных волн могучего Востока.

Как сильно, как точно написал наш российский поэт из Владивостока Владимир Михайлович Тыцких, любящий и глубоко знающий наследие Павла Васильева:

Твои скитанья. Что ты в них обрел?

Твои друзья. Зачем ты им поверил?

Прости их всех и воротись домой.

Зайсан глубок. Разбой иртышский гулок.

Взошла звезда над вольной Бухтармой.

И… рухнула. В московский переулок.

Эти строки цитировал мне Андрей Юрьевич Хвалин, по-своему чувствующий, переживающий васильевские стихи. Эти строки нам, сибирякам-дальневосточникам, глубоко и полно поживших милой Москвой, особенно понятны.

Так же близко то, что у Васильева, в его написанных у Тихого океана стихах:

Незаметным подкрался вечер,

Словно кошка к добыче,

Тёмных кварталов плечи

В мутном сумраке вычертил.

Бухта дрожит неясно.

Шуршат, разбиваясь, всплёски.

На западе тёмно-красной

Протянулся закат полоской.

А там, где сырого тумана

Ещё не задёрнуты шторы,

К шумящему океану

Уплывают синие горы.

Кустами яблонь весенних

Паруса раздувает ветер.

Длинные шаткие тени

Лампами в небо метят.

Строки, принесенные тихоокеанскими туманами, сиреневыми ароматами над майскими берегами Амурского залива, родились у Павла Васильева на берегу Иртыша. Вот он – васильевский Иртыш:

Река просторной родины моей,

Просторная,

Иди под непогодой,

Теки, Иртыш, выплескивай язей —

Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый.

Светла твоя подводная гроза,

Быстры волны шатучие качели,

И в глубине раскрытые глаза

У плавуна, как звезды, порыжели…

Москва захватила поэта. Москва, вероятно, дала ему то, чем он огранял, оттачивал свою поэзию. Московская культура, хоть и пропитанная духом новой, советской, власти, еще являлась во всем облике столицы, в еще неизжитых речах и текстах литературной среды.

Хотя, может быть, это большое преувеличение. Какая она литературная среда Москвы тридцатых годов? Чего в ней больше – русского или советского?

«Старая Москва» Павла Васильева пронзает сердце. Пронзает болью за Русь Московскую, сгоревшую в революционных пожарах, изувеченную.

У тебя на каждый вечер

Хватит сказок и вранья,

Ты упрятала увечье

В рваной шубе воронья.

Твой обоз, гружённый стужей,

Растерял колокола,

Под одёжею дерюжьей

Ты согреться не могла.

Всё ж в подъездах у гостиниц

Вновь, как триста лет назад,

Кажешь розовый мизинец

И ледяный синий взгляд…

И еще из «Старой Москвы»:

Погляди, какая малость

От богатств твоих осталась:

Красный отсвет от пожара,

Да на птичьих лапах мост,

Да павлиний в окнах яро

Крупной розой тканый хвост.

Васильев сердцем из Руси. Но уже в иной эпохе. В эпохе, которую не выбирали – она пришла как стихия, как тайфун. Тайфуны ломают деревья, а советские ветра двадцатых-тридцатых ломали людей. И, может быть, чаще среди тех, поломанных, оказывались более заметные, более одаренные, более русские. Бывает, шторм валит в тайге самые могучие, самые красивые деревья. Правда, бывает, они падают под ветром от того, что внутри их сердцевина прогнила…

Советская Москва у Павла Васильева с «увечьем», «в рваной шубе воронья», «растерявшая колокола». Поэт не знает, но глубоко чувствует и любит старую Москву. И расточает, рвет свою русскую душу в новой, советской, Москве тридцатых годов. Как Гумилев, писавший «я счастье разбил с торжеством святотатца», он разбивает земными ненадежными утехами свое поэтическое сердце. В стихотворении «На посещение Новодевичьего монастыря» он пишет: «К скуластым от тоски иконам Поводырем ведет тропа…». Но тоска не в иконах – в сердце поэта. Не от тоски ли все те бессмысленные утехи, в которые всей душой бросался русский поэт?

Так всегда мощь настоящей русской души, позабывшей на какое-то время Бога, обращается со всей силой к реву темных стихий. Наверное, русская душа настолько сильна, что ей кажется, она может одолеть любой тайфун, может переболеть любым пороком и выздороветь…

Долго наблюдали за этим могучим «русским азиатом» люди в кожаных куртках. Следил внимательно НКВД, куда повернет русский самородок с казахских степей. Но дело не в НКВД, ведь враг рода человеческого внимательно следит за каждой душой. И если она серенькая, никакая, так и не обращает на нее особого внимания – сама сгинет. А на яркую душу он бросается с силой, с яростью.

Павел Васильев погиб в 27 лет в Москве. В 1937-м. Талантище русской поэзии. Много ли было его вины в разгулах и пороках? Время было такое… А откуда то время? Не ново звучит: «Бога забыли»…

…Утро серое на туманных сопках. Следы пронесшейся бури. Сломленные деревья, дороги под мутной водой, затопленные низины. В океане корабли, потрепанные диким штормом. Океан – символ вечности. Тихий океан, когда он – тихий, в сиянии южного солнца – напоминает о вечном покое, о вечной солнечной радости. А когда океан штормовой, мрачный, охваченный тайфуном, он как человеческая жизнь без Христа.

Корабли как души в ревущем море житейском. Где сейчас душа Павла Васильева? Нашла ли она покой? Достигла ли того вечного океана Божественной Любви и Света? Хочется помянуть с любовью русского поэта Павла Васильева, не успевшего во всей полноте явить величие своего таланта, но оставившего нам свои прекрасные стихи, в которых главное место занимает Русь, Россия…

Романов Игорь Анатольевич – «Берег России»

 «Столетие»